Краденое счастье - Страница 11

– Любушка, это я, – постучалась Надежда Клавдиевна.

Она положила возле ванны полотенце, белье и хотела было что-то спросить. Но увидела продранное сиденье коляски.

– Дай-ка зашью скорее! А то Николай твой увидит, скажет: вот так дела! Хороши родители, девку замуж отдают, а коляска рваная. Но я, Люба, сразу тебе свою позицию говорю: я против, чтобы ты прямо сейчас уезжала. Поживите сперва у нас! Мы этого Николая и знать не знаем. Вдруг – нате вам! Дочку увозит. Что за человек? Может – плохой?

– А вдруг – хороший? – засмеялась Люба. – Мама, ты не беспокойся. Я ведь не маленькая!

Надежда Клавдиевна вздохнула и покатила коляску прочь. На кухне они с Геннадием Павловичем опустились на колени по обе стороны колес и взялись за дело: Надежда Клавдиевна приложила к сиденью кусок вырезанного из старой сумки кожзаменителя, а Геннадий Павлович снял подлокотник и подножки и принялся протирать и смазывать штыри.

– Не пущу я Любовь в Москву! – высоким голосом сказала Надежда Клавдиевна, сделав очередной нервный стежок суровыми черными нитками. – Любовь – не для Москвы. В Москве – одна суета да обман. Не пущу!

– Рано или поздно это должно было случиться, – примиряюще произнес Геннадий Павлович.

– «Коля», – передразнила Надежда Клавдиевна дочь. – Кто такой – Коля? Кто за ней в Москве этой ухаживать будет? Кто ей титан растопит? Да Коля этот небось и дров наколоть не умеет.

Мимо кухни проползла на бедре, волоча ноги в старых серебристых лосинах, Люба. Мокрые волосы еще больше придавали ей сходство с русалкой.

Геннадий Павлович и Надежда Клавдиевна дружно выдохнули:

– С легким паром, Любушка!

Вскоре отец завез к Любе начищенную, смазанную коляску. Люба закрыла глаза, делая вид, что спит.

– Любовь – глупая, простодушная! – вновь донеслось до нее, когда Геннадий Павлович выходил из кухни и приоткрыл дверь.

«Ты мать-то послушай, – посоветовала коляска. – Мать тебе худого не пожелает, потому она и называется: мать».

«Все уже решено, – решительно сказала Люба. – В пять часов утра мы с тобой уезжа ем в новую жизнь! Ой, не забыть мобильник на зарядку поставить! Хотя денег там все равно нет…»

«Это какой же поезд утром в новую жизнь едет? На Москву вроде вечером состав проходит?»

«Пешком поедем».

«До Москвы?! – возмутилась коляска. – Ты, видать, надсадить меня хочешь, в гроб вогнать! Я несогласная! Не потому, что не хочу тебя до новой жизни довезти, а просто по состоянию здоровья не могу».

«Поезд, значит, может, а ты – нет?»

Коляска запыхтела.

«Да ведь поездом сподручнее! Села – поехала, знай в окно гляди да чай с сахаром спрашивай».

«Я уже посчитала. Поезд проходит по нечетным, значит – послезавтра. Я боюсь, что за это время меня решимость покинет или родители потребуют Николая предоставить. Или еще что другое произойдет… Нет, утром – или никогда! Давай вещи собирать».

«Хорошо, – вздохнула коляска. – Давай. Ну, доедем до Москвы. А дальше-то что? Которые на ногах певицы не могут в люди выйти. Там, говорят, раскручиваться надо. Ты на чем раскручиваться будешь? У меня ведь головокружение, сама знаешь. Без ног ведь ты, Люба!»

«А где написано, что идти по жизни полагается ногами? Кто-то брякнул, а все и поверили. Живут же дельфины без ног…»

«Ты еще русалок вспомни».

«Дай помечтать! – жалобно пробормотала Люба. – Я стану известной певицей, Николай сможет мною гордиться».

«Ах, вот чего ты засобиралась в Москву! – встрепенулась коляска. – Джип этот тебе голову задурил».

Люба запрокинула лицо, зажмурила глаза и прижала руки к груди, обхватив себя за плечи.

«Какой он красивый!..»

«Чего красивого? – рассеянно пробурчала коляска. – Я понимаю – атлантик лазурит цвет или зеленый. Мелкими розочками мне нравится, купоном понизу. А тут – бурый ка кой-то».

«Какой у него запах!.. – Люба скомкала и приложила к лицу край одеяла. – Я с ума сойду от его запаха!»

«А какой такой запах? Бензином несет, пылью, резиной немытой. Тьфу!» Люба и коляска перешептывались до полуночи. Надежда Клавдиевна и Геннадий Павлович тоже долго не могли заснуть. В первом часу ночи Надежда Клавдиевна скомандовала:

– Ладно, чего из пустого в порожнее переливать. Поезд по нечетным проходит, значит, послезавтра…

– Теперь уж – завтра, – поправил Геннадий Павлович, поглядев на будильник.

– …до послезавтра (Надежда Клавдиевна пыталась выгадать день до расставания) Николай придет, все обговорим, паспорт у него посмотрим.

– Верно, – согласился Геннадий Павлович.

– Давай укладываться. Любушка спит давно небось, мешаем ей, – проговорила Надежда Клавдиевна, замахнувшись на комара.

Около пяти часов утра Люба положила на кровать листок с запиской и осторожно подъехала к комнате родителей.

Они спали на разложенном диване.

Над диваном висел ковер, а на ковре – фотография пятилетней Любы с капроновым бантом на полголовы. (Геннадий Павлович самолично увеличил и приклеил фотографию на кусок фанеры и покрыл лаком.)

На лбу Геннадия Павловича, около волос, сидел комар с раздувшимся рубиновым, как плодово-ягодное вино, брюшком.

– Кыш! – шепотом сказала Люба. – Пошел вон!

Комар поопористее расставил лапки и покосился на Любу.

– Мамочка, папочка, до свидания! – еле слышно прошептала Люба.

Сердце девушки сжалось: она никогда еще не обманывала родителей…

Она вздохнула и тихонько развернулась в коридоре. Затем прикрыла дверь к родителям и поехала в сени. Возле своей комнаты Люба подхватила с пола рюкзак и водрузила себе на колени, надев лямки на плечи.